Из книги:
Райхельгауз И. "Не верю"
Глава "УЧИТЕЛЬ"

Я поступил в ГИТИС в 1968 году. Объявили, что курс набирает А.В. Эфрос, и на режиссерском отделении был огромный конкурс - съехались поступать со всего Советского Союза. Год был страшный. Наши войска вошли в Чехословакию - это случилось в августе, уже после вступительных экзаменов, Эфроса лишили "Лейкома" и перевели очередным режиссером в Театр на Малой Бронной. Тогда он выпускал в ГИТИСе пятикурсников-режиссеров и собирался набрать новых, то есть нас. Набирать следующую мастерскую Эфросу не дали. Вступительные экзамены принимала Мария Иосифовна Кнебель, и вопрос о том, достоин ли Эфрос растить новое поколение советских режиссеров, оставался открытым.
Когда мы появились в ГИТИСе в начале учебного года, ректорат был озабочен тем, чтобы придумать нам "достойного" руководителя мастерской. Сначала нам "придумали" Бориса Ивановича Равен-ских, который прославился своими идеологическими спектаклями "Свадьба в Малиновке" и "Как закалялась сталь" и был, по нашему мнению, убежденным коммунистом и абсолютно идеологическим режиссером. Времена были довольно тяжелые, но мы решились явиться к ректору и объявить о своем отказе заниматься у Равенских. Потом пригласили Хомского, и с ним мы очень неудачно пошутили. В тот день, когда Хомский должен был прийти с нами знакомиться, кто-то из моих однокашников написал на доске: "Загадка: на "X" начинается, на "И" кончается. Отгадка: Хомский". Хомский вошел в аудиторию, посмотрел на доску и сказал: "Я вижу, вы не очень хотите у меня учиться. Что ж, не надо". Сказал и вышел.
Тогда к нам пришла заведующая кафедрой Мария Иосифовна Кнебель и спросила, какого мастера мы ждем. Мы настаивали на том, что поступили в мастерскую к Эфросу и хотим учиться только у него. Мария Иосифовна объяснила нам, что Эфросу преподавать не дадут. Обещала подумать и кого-то к нам привести.
Так мы проболтались без художественного руководителя еще неделю, и наконец в аудиторию торжественно вошли Мария Иосифовна и ректор института Матвей Алексеевич Горбунов. Горбунов был личностью необычайно популярной среди студентов. Он все время шутил и острил, и никто не мог понять, то ли он полный идиот, то ли так иронично относится ко всему, в том числе и к советской власти. К примеру, в начале каждого учебного года Матвей Алексеевич проводил беседу с первокурсниками и рассказывал про общежитие: "Вы будете жить на Трифоновской, 456. На самом деле этих "б" там намного больше". Подобные его "высказывания" десятилетиями передавались студентами из уст в уста, и все рассказчики пытались передать характерный, немного гнусавый горбуновский голос.
Горбунов привел к нам Андрея Алексеевича Попова и Ирину Ильиничну Судакову, педагога по мастерству актера, и Михаила Михайловича Буткевича. Матвей Алексеевич представил нам их так:
- Вот Андрей Алексеевич Попов. Это сын Алексея Дмитриевича Попова, выдающегося деятеля современ ного театра, заведующего кафедрой режиссуры, который учил таких вот студентов, как вы, учил-учил и умер. А еще у вас будет преподавать Ирина Ильинична Судакова, дочь известнейшего мхатовского режис сера Ильи Судакова, который тоже преподавал в нашем институте. И студенты, такие же, как вы, его довели, и он умер. А у Миши Буткевича, нашего выпускника, замечательного режиссера, вообще не было родителей, мы его взяли в ГИТИС из детского дома. И Миша тоже будет у вас преподавать.
Закончив выступление, Горбунов ушел, вместе с ним ушла Кнебель, ушли другие педагоги, и Попов остался с нами один.
При всей своей творческой, художественной мощи Андрей Алексеевич был человеком необычайно скромным и застенчивым. Он стеснялся говорить и все время покашливал, не понимал, почему студенты встают, когда он входит в аудиторию, а если студентка отвечала, стоя у доски, всегда вставал сам. Как-то по-детски потупившись, Попов сказал:
- Я совсем вас не знаю, давайте познакомимся, вы расскажите о себе, и я расскажу о себе.
Первым в алфавитном списке был Андрей Андреев. Он сказал, что его отец - ведущий артист Горьков-ского театра драмы, мама - директор Горьковского театрального училища, а сам он закончил институт военных переводчиков, перевел несколько крупных художественных произведений, ставил спектакли в студенческом театре. Толя Васильев стал говорить, что окончил химический факультет Ростовского университета, защитил диплом с отличием, плавал по океану на научно-исследовательском судне, собрал материал для кандидатской диссертации. Кроме этого, ставил спектакли, а еще закончил музыкальное училище и пишет музыку. Борис Морозов закончил Челябинский политех, преподавал теорию машин и механизмов и вместе с братом, тоже инженером, руководил ставшим уже известным театром "Манекен". Я похвалился, что меня выгнали из двух институтов, еще из двух я ушел сам, был рабочим сцены и помощником режиссера в БДТ, а сейчас учусь на пятом курсе Ленинградского университета и руковожу там студенческим театром. Амурбек Габашиев сообщил, что он врач и окончил медицинский институт... В общем, все мы очень много наговорили о своем образовании и о свершениях в области театра. Андрей Алексеевич, в очередной раз смутившись и покраснев, сказал: "А я окончил десять классов средней школы и актерскую студию при Театре Советской Армии. Поэтому давайте вместе попробуем поучиться. Поступим так: разойдемся на неделю или дней на десять, и вы срепетируете со студентами-актерами отрывки, любые, какие хотите. А я тем временем посмотрю у отца какие-нибудь записи, книжки по режиссуре почитаю. Потом мы встретимся, я посмотрю, что вы умеете, и, может быть, чем-то вам помогу как артист, дам какие-то советы". Мы спросили, что можно ставить, и на это Андрей Алексеевич недоуменно ответил: "Как что, все можно!" Мы хорошо знали, что имена некоторых авторов вслух нельзя было произносить, не то что ставить их произведения, и не совсем понимали, что значат слова "все можно". Васильев, я помню, спросил: "А Солженицына можно?" - "Можно, - простодушно сказал Попов, - это же учебные работы, это все так невинно!" Через неделю у нас состоялся фантастический показ. Показывали куски из Стейнбека, который тогда был запрещен, потому что летал над Вьетнамом и с вертолета смотрел, как расстреливали мирное население, играли куски из "Думы про Опанаса" Багрицкого и "Одного дня Ивана Денисовича" Солженицына. Мы старались проявить себя во всем творческом блеске, и Попов очень внимательно на все это смотрел. Потом сказал: "Знаете, о режиссуре я ничего не могу сказать, но артисты у вас играют плохо. Давайте в каждом из ваших отрывков я возьму одну из ролей, и вы будете со мной репетировать". Тогда артист Андрей Попов был сверхпопулярен, только что он снялся в фильмах "Шведская спичка", "Челкаш", тогда он играл в самом знаменитом в Москве спектакле "Смерть Иоанна Грозного". И вдруг известнейший актер предлагает играть в отрывках режиссеров-первокурсников! Попов действительно начал играть, и постепенно мы стали понимать, как нужно работать с артистами.
Потом но программе мы стали готовить режиссерские этюды. Я придумал странный этюд и посвятил его очередному празднику 7 Ноября. Почему-то возникло название "Попробуем сначала". На сцене была выстроена мрачная декорация захолустного вокзала, с буфетной стойкой, грязными столами, какими-то объедками и мусором на полу, а на стене висел лозунг "Встретим годовщину Октябрьской революции новыми трудовыми победами". На полу лежал человек в помятом и не слишком чистом пальто. Моя однокурсница Регина Степановичуте, воспитанная интеллигентная литовская девушка, которая краснела от каждого нашего грубого слова, играла подвыпившую буфетчицу, а Толя Васильев изображал музыканта, который сидел за пианино и, периодически прихлебывая из стакана что-то сильно алкогольное, пытался сложить джазовую мелодию, напевая всего одну строчку: "Попробуем сначала, потом опять сначала". Собственно, сам этюд состоял в том, что печальный ход жизни этих бедных людей нарушает приход милиционера, который, обращаясь к ним с традиционным советским хамством, начинает проверять документы и кого-то уводит с собой. Так я мыслил себе вмешательство власти в частную жизнь. Попов посмотрел этот формальный литературный этюд, где актеры ничего не играли и были просто знаками, и предложил сыграть в нем милиционера. Он надел только милицейскую фуражку, не торопясь прошелся по сцене, остановился возле человека, лежащего на полу, долго и внимательно на него смотрел, потом посидел возле Регины, которая мыла грязную посуду, отпил из стакана Васильева - тот по-прежнему наигрывал "попробуем сначала", и вдруг вся формальность и знаковость моей задумки сломалась. Мы увидели людей, увидели милиционера, у которого дома, может быть, не все в порядке, и он озлоблен на мир, на то, что ему выпало ночное дежурство в праздничный день, и стало понятно, откуда в нем столько жлобства и хамства. Из этого простого урока стало ясно, что главное в театре - это человек, его дыхание, его глаза, его нервы, его соединение или несоединение с другими людьми.
Андрей Алексеевич никогда не вел себя с нами как профессор и наставник - он был старшим товарищем, коллегой. Мы ходили на все его спектакли, и в конце Попов всегда спрашивал: "Ну как?" - и было видно, как он волновался. Я помню, что мне не понравилась его роль в спектакле "Эльдорадо". Это была первая работа Андрея Алексеевича во МХАТе, первая работа с Ефремовым. Он играл с Андреем Мягковым и Анастасией Вознесенской. Походя, не придав этому никакого значения, я сказал Попову, что спектакль плохой и роль у него плохая. Казалось бы, ну что такого в том, что студенту не понравился спектакль? Тем не менее потом я узнал от Ирины Владимировны, жены Андрея Алексеевича, которую мы между собой звали Пудреница -- она все время пудрилась, - - что Попов страшно переживал из-за этой моей оценки.
К нам на курс перевели новую студентку, которая была в академическом отпуске, и на одно из занятий с Андреем Алексеевичем ее привел декан. Попов сразу же встал, а мы остались сидеть - подумаешь, студентку привели! Девушка подошла к нему, почему-то протянула руку и сказала: "Лиля". Попов покраснел, пожал ей руку и тихо ответил: "Андрей". Он не играл, не морочил никому голову, он действительно был таким, наивным и трогательным.
А мы между тем наглели день ото дня и уже беззастенчиво заходили в его роскошную квартиру на Смоленской набережной и приводили с собой друзей и девушек. Сперва мы чувствовали себя по-провинциальному неловко в огромной восьми- или десятикомнатной квартире, где были отдельные комнаты под библиотеку и бильярдную, - - мы просто не представляли себе, что такое возможно, но очень быстро освоились. Часто мы звонили Андрею Алексеевичу и просили разрешения зайти к нему после занятий. Попов неизменно соглашался, и в реальности это означало, что он будет нас угощать. Андрей Алексеевич надевал фартук, бегал на кухню, готовил закуски и доставал из буфета свои знаменитые настойки - он любил сам настаивать водку на травах, на кореньях, на ягодах... Ирина Владимировна откуда-то из дальней комнаты кричала: "Андрюша, кто там?", и Андрюша отвечал: "Не беспокойся, это мои ребята пришли".
Справедливости ради нужно сказать, что у нас был очень сильный курс, и Попов заслуженно гордился своими учениками. Среди режиссеров-мастеров всегда было соперничество, чей курс лучше. В конце нашего второго курса новым заведующим кафедрой режиссуры стал Андрей Гончаров. Он посмотрел наши работы, после чего на заседании кафедры было принято решение отчислить с курса Андрея Андреева и Анатолия Васильева и поставить тройку по режиссуре Борису Морозову и мне. Андрей Алексеевич был тогда на гастролях, а когда вернулся, немедленно вступился за своих студентов, и Андреев с Васильевым были восстановлены в институте. Попов своим авторитетом всегда прикрывал нас, потому что легче легкого было навесить на студента ярлык "идеологически опасного элемента" за то, что тот пытался ставить Бабеля или Солженицына.
Мы прожили вместе с Андреем Алексеевичем все отпущенные на учебу пять лет и были привязаны к нему, как к отцу.
В день, когда мы получали дипломы, Попов за свои деньги устроил нам прощальный вечер в ресторане "Прага", в зимнем саду. Он тогда бешено потратился. Когда мы наконец там собрались и налили шампанское или водку, Андрей Алексеевич встал и сказал:
- Вы знаете, для меня сегодня колоссальное событие, может быть большее, чем для вас. Я тоже вместе с вами прошел пять лет института. Я привязался к вам как к близким мне людям. Не представляю себе, как можно набрать других студентов и еще раз с ними учиться. Никогда не буду набирать больше режиссеров, это невозможно, эта жизнь уже прожита, это как еще раз прожить жизнь. И если у меня будут когда-нибудь студенты-артисты, - а мне интересно преподавать, - то я приглашу вас работать вместе.
И мы долго сидели в ресторане, до самого закрытия, и все равно не хотели расходиться. Мы поймали заблудившийся автобус и никак не могли решить, куда ехать дальше. Кто-то сказал водителю:
- Шеф, вот тебе десятка, езжай на Трифоновскую.
Толя Васильев неожиданно крикнул с заднего си денья:
- Плачу еще пятерку, давай на вокзалы!
Тут вмешался Андрей Алексеевич:
- Даю еще десять рублей - поворачивай направо!
Счастливый водитель поворачивал, куда его просили, не обращая внимания на знаки и светофоры. Мы колесили по Москве до утра.
Через два года Андрей Алексеевич Попов набрал актерский курс и позвал Морозова, Васильева и меня работать с ним вместе.

(Изд-во ЦЕНТРОПОЛИГРАФ Москва,2002)